Mälestused-JutustusedВоспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories
Mälestused-Jutustused
Сара Барной (Эпштейн)
…Я уже рассказывала, что все в нашей семье по вечерам были заняты общественной деятельностью, так что я оставалась с русской домработницей в теплой кухне, и нам было хорошо. Я могла петь с ней, и она никогда не говорила (как Рахель) – «перестань орать», когда я была уверена, что я красиво пела. Домработница рассказывала мне о своих деревенских ухажерах и пела русские песни, а я ей подпевала. Я помню одну песню, когда девушка узнала, что ее милый изменяет ей, и она отравилась. Я горько плакала от жалости. Но я никогда не пела эту песню в гостиной, так как чувствовала, что это была «кухонная песня».. Я была хорошим слушателем.
В это время стали организовываться профсоюзы, в частности, профсоюз домработниц. Однажды вечером наша сказала маме, что она хочет пойти на профсоюзное собрание, может ли мама ее отпустить. Конечно, мама разрешила. Когда она вернулась с собрания, она выглядела возбужденной. Мама спросила: «Что вы решили на собрании?» «Мы решили, что мы должны бороться за свои права. Во-первых, рабочий день должен длиться только 8 часов». «Хорошо. Так какие часы ты выбираешь?» Ответ был: «Что Вы имеете в виду? С 8 утра до 8 вечера, ни на секунду дольше…»
У нас у всех было много друзей. Моей лучшей подругой была Шуламит Паенсон, ее отец был дантистом. Многие годы Шуламит была в семье единственным ребенком. Однажды она пришла в школу очень возбужденной (это было, я думаю, в первом или во втором классе начальной школы). Она сказала, что ее мама ждет аиста, который должен прилететь, когда кончатся наши уроки. Поэтому нам надо поспешить домой. Я согласилась и завидовала ей, что она сможет увидеть аиста вблизи… Вместо того, чтобы сразу идти домой, мы катались по льду вдоль тротуара. На следующий день Шуламит сказала мне: у меня маленькая сестричка! Это не особенно интересовало меня. Я хотела знать, видела ли она аиста. «Нет, он торопился, ему надо было доставить еще нескольких младенцев». – «А твоя мама не могла попросить его подождать тебя?» «Это было невозможно» - ответила она. Но в глубине своего сердца я знала, что мама могла уговорить его подождать, потому что я считала, что мамы были мастерами добиваться невозможного.
Летом мы обычно ездили в Эльву. Она была расположена в очаровательном месте, на родине сказок. Леса, богатые разными ягодами и грибами, неописуемо красивые озера. Пение птиц, кукование кукушек, мистическое квакание лягушки, или может это был заколдованный принц из сказок братьев Гримм или Андерсена? Солнце с трудом пробивалось сквозь листву деревьев и посылало яркие лучи, как приветствия с небес.
Барбара, Рахель и Люба были очень счастливы там, потому что вокруг них было множество школьных друзей. По утрам все ходили купаться на большое озеро. Была только одна серьезная проблема: как отделаться от лишних накоплений вокруг талии…
Все трое бегали трусцой по тенистому шоссе. Это было утомительно. Первой сдавалась и искала скамейку Люба. Второй была Барбара. Рахель была в лучшей физической форме. Она никогда не уставала и умела контролировать себя. Во второй половине дня у девочек были «рандеву».
Посмотрите на фотоснимок тележки с мороженым. Один из еврейских парней из Немецкой гимназии одолжил белую шапку и фартук и заделался мороженщиком. Остальные собрались вокруг и были довольны. Скромная «сладкая жизнь», но все-таки очень приятная.
В Эльве отдыхали и богатые семьи. Они жили весь летний сезон в хороших домах. Помню день рождения, на который я была приглашена. У мальчика-именинника, как у многих других, была гувернантка-немка. Я смотрю на фотографию и вспоминаю все как живое. Сначала именинный стол со вкусными тортами и сюрпризами. Скатерти ручной вышивки. С нами была гувернантка. Мамы сидели и болтали за другим столом. Позже гувернантка затеяла игры. В конце появился со своим оборудованием фотограф. Знаете: тренога с таинственным черным ящиком и черным платком, где он прятал свою голову… Когда он выныривал, он просил нас улыбаться, но не дышать! Сложно, но здорово! Фотография подтверждает, что это было на самом деле, это не мое воображение.
По-эстонски он назывался Нарва-Йыесуу и был в то время элегантным летним курортом. В царское время здесь проводили лето русские дворяне и богатые европейцы. Он находился недалеко от границы с Россией на берегу Финского залива, рядом с Нарвой (отсюда эстонское название).
Как я писала раньше, мы обычно ездили летом в Эльву, которая находилась в сельской местности и отличалась богатой природой. Но когда папа потерял работу, мама вместе с партнером арендовала гостиницу и открыла там кошерный пансион. Это была тяжелая работа, и все помогали ей, но зато мы имели средства существования.
Я помню, там была одна одинокая дама (ее муж приезжал только на выходные), которая совершала дневные прогулки и просила меня сопровождать ее. Когда мы однажды шли мимо тележки с мороженым, я спросила ее: «Вы любите мороженое? Я просто обожаю его…». Ясно, что и ей оно нравилось, потому что с этого времени мы обе ели мороженое.
……..
Однажды в солнечный день мама заявила, что ей сделали хорошее предложение работать в буфете в Еврейском клубе в Таллинне. Это значило, что нам надо переезжать в Таллинн – оставить большую пятикомнатную квартиру, с комнатой для прислуги, кухней, коридором и кладовкой и переехать в одну комнату, примыкающую к буфету. Нас было только трое: папа, мама и я (девяти с половиной лет). Давид служил тогда в Эстонской армии, а Рахель готовилась к отъезду в Палестину. Как раз в это время она жила на хуторе в эстонской крестьянской семье, чтобы получить какое-то представление о сельском хозяйстве – этого требовала Hachshara в качестве подготовки к алие.
Переезд в Таллинн я вспоминаю как кошмар. Нам надо было торопиться, т.к. у нас было только несколько недель до открытия клуба, где маме предстояло работать. Первым дом покинуло пианино. У мамы не было времени попытаться продать его (и кто, ради всего святого, продает пианино, ставшее дорогим членом семьи?). Мама отдала его одной семье на сохранение и рассказала нам об этом. Мы никогда больше не видели наше пианино и не слышали о нем. Мебель была продана полностью, включая кухонную, т.к. все это мы должны были получить на нашем новом месте жительства. Кроме того, наше устройство в Таллинне было временным, т.к. на самом деле семья собиралась ехать в Палестину. С такими планами багаж был бы только лишней обузой. И последнее – надо было очистить библиотеку. У нас были ценные книги, и расставаться с ними было очень больно. У нас не было времени на раздумья. Я помню красивые темно-красные переплеты и золотую окантовку страниц четырехтомника Пушкина, многих других русских классиков – т.к. трое из нас, детей, учились в Русской гимназии. Естественно – немецкие классики: какая же культурная еврейская семья не имела книг Гете или Генриха Гейне?! И еврейская литература, в основном классическая, т.к. Давид учился в Еврейской гимназии.
.....
Папа нанял трех рабочих для упаковки книг в большие деревянные ящики. Немытыми руками они хватали изящные переплеты и заталкивали их в ящики. Мне было просто больно смотреть на это, и я умоляла рабочих обращаться с книгами осторожнее. Их старшой попросил меня не мешать им работать. Мне было грустно. Я видела их деструктивное отношение к культурному миру, частью которого я хотела стать. Этот кошмар снился мне по ночам. Как будто я предчувствовала… что Гитлер сделал много позже.
Наконец, мы приехали в Таллинн. Еврейский клуб находился на главной улице, Нарва мантээ. Улица была очень широкая, и по ней проходил трамвай. Вход был широким и элегантным. Ступени, ведущие в здание, делили его на два крыла, в одном из которых и был Еврейский клуб. Он был центром еврейской жизни города. Его содержали очень хорошо. Там был мамин буфет и ее «кошерный» ресторан с хорошей кошерной едой, рецепты приготовления которой знала только мама. Ресторан был довольно большой, и там было много столиков на четверых и более персон. Оттуда через коридор ты попадал в библиотеку и читальню. Библиотекарем был симпатичный и очень вежливый господин. В библиотеке обычно проводились лекции. Далее был большой холл с роялем для специальных событий, таких как концерты, вечеринки и даже балы. К нему примыкали гардеробная и туалет для публики. На другом конце коридора были две комнаты персонально для нас: маленькая гардеробная и туалет с ванной, одинаковые по величине с нашей небольшой комнатой, где жили папа, мама и я. Здесь стояли шкаф, две кровати для родителей по обеим сторонам комнаты и раскладушка для меня, что не позволяло мне расти… Уроки я готовила в комнате, где был буфет, пока он был закрыт до 4-х часов, и там не было посетителей. Чем труднее были условия жизни, тем больше я старалась хорошо учиться. Мои свидетельства об окончании начальной школы и двух следующих классов в Таллинне подтверждают, что мои усилия не пропали даром - “Väga hea” по-эстонски значит “Отлично” – высшая отметка.
……
Моей лучшей подругой в Таллинне была Голда - славная, умная и прилежная девочка. Мы были неразлучны и в школе, и в молодежной организации «Бейтар». Там мы после школы встречались с мальчиками, которые были на год-два старше нас. Когда Янзи Глезер проявил ко мне интерес, Кубрик был забыт. Я стала активнее и привязаннее к «Бейтару» и ходила туда чаще, чем раз в неделю. Ритмика и уроки музыки остались в прошлом – маме не из чего было их оплачивать. Я научилась тратить меньше времени на домашние задания. Я думаю, все мы так делали.
Популярным развлечением в те годы было кино. Я знала все песни из фильмов немецкой фирмы «УФА» наизусть. Это было легко – билеты были дешевыми и места не были обозначены. Так что мы могли смотреть фильм два раза подряд без дополнительной платы. Любимые актеры – Марта Эггерт, Вилли Тритч, Вилли Фрост, Ян Кипурa, Йозеф Шмидт и многие другие. Американскиe фильмы с Алом Джонсоном, Лилиан Харви, Гретой Гарбо и др. Особенно модно было коллекционировать фотографии кинозвезд. Когда я уезжала в Палестину, мои подруги подарили мне толстый альбом с фотографиями звезд кино, и каждая из них напоминала о тех днях – об атмосфере, о дружбе, короче, о кусочке моей жизни, которая осталась позади. Кинотеатры находились вблизи главной улицы. Помню узкую улочку, соседнюю с главной. Самым симпатичным кинотеатром на ней был «Би-Ба-Бо». Над входом была вывеска, черный фон которой освещался мелькающими разноцветными лампочками. Контраст между ними и тускло освещенным входом будил в нас фантазии и обещал показать другой мир, мифический и чарующий.
Наш директор господин Гурин, как говорили, не был сионистом. Когда наша семья переехала в Таллинн, первое, что мне рассказали, было следующее: примерно за полгода до моего приезда, Таллинн посетил Хаим Нахман Бялик. Как я уже упоминала раньше, Эстония была довольно далека от еврейской жизни Европы – можно сказать, провинция. Знаменитые еврейские личности навещали нас редко. Бялика встретили в Таллинне как достойного поэта-лауреата еврейского народа. Он навестил нашу гимназию, где выступил с речью. Он разъяснял важность иврита для национального возрождения нашего народа – сионизма. Речь была очень убедительной, учащиеся отозвались на его призыв и загорелись желанием бороться за иврит. Он призвал требовать увеличения количества уроков иврита за счет сокращения уроков идиша.
Когда прибыл фотограф, чтобы заснять всю гимназию с Бяликом. Директор господин Гурин отказался фотографироваться. Он был взбешен тем, что Бялик призывал начать «бунт» против Гурина за его спиной. Естественно, настоящая драма произошла за закрытыми дверями учительской. Они кричали друг на друга (так говорят), и во время их громкого спора Бялик дал Гурину пощечину. Потом он отменил публичную встречу в одном из лучших залов Таллинна, где он должен был обратиться к еврейской аудитории, и немедленно уехал в Ригу.
Эта история, естественно, была опубликована в прессе Эстонии и за ее пределами; такие новости распространяются быстро, т.к. участниками были хорошо известные люди. Гурин был очень оскорблен Бяликом. Возможно, это происшествие может служить объяснением того, как сложилась судьба дочери Гурина – Евгении Гуриной-Лоов, ставшей активным членом коммунистической партии Эстонии. Она – автор книги «Холокост эстонского еврейства».
С развитием сионизма начал просыпаться и иврит. В Еврейской гимназии Тарту обучение проходило на идише. Я помню нашего учителя господина Левенберга, который был против сионизма и боролся за слияние еврейских общин с населением стран их проживания. Но он был также против полной ассимиляции евреев. По этой теории мы должны были бороться за равные права в странах диаспоры, и идиш – самое важное соединительное звено для евреев, разбросанных по всему миру. Наш учитель считал идиш не «жаргоном», а нормальным языком, к которому следует относиться с полным уважением. Мы изучали грамматику идиша по учебнику Рейзина. Мы изучали еврейскую литературу – настоящее сокровище – это всем известно. Однако Еврейская гимназия в Таллинне была сионистской и обратилась к ивриту. Это было началом эры сионизма в странах Балтии (с соответствующим молодежным движением). Мы покинули организацию эстонских скаутов и примкнули к еврейской молодежной организации "Бейтар" с ее красивыми лозунгами, которые мы очень старались воплотить в жизнь, и Хашомер Хацаир, которая склонялась к социализму.
Самым лучшим временем для меня, как, я уверена, и для любого молодого человека, были годы участия в молодежном движении. Я была в "Бейтаре". Я трепетно относилась к моральным ценностям, которые составляли «славу Бейтара». Мечтой было жить согласно этим красивым заветам, таким, как правда, верность, честность, уважение по отношению к товарищам и самоуважение. Это не были просто абстрактные понятия. Я училась на идише быть верной ивриту. На идише я заявляла о своей верности ивриту. Мы учились верить, что твой товарищ – это часть тебя. Когда ты молод, ты принимаешь эти понятия как моральный кодекс: они были такими настоящими, почти осязаемыми. Где они теперь, когда они так нужны нам для строительства новой жизни! Кажется, они просто исчезли. Я знаю, есть масса причин, согласно которым следовало бы вернуться ненадолго в наивную атмосферу своей молодости. Я уверена, там можно было бы найти убеждения, которые привели бы к более правильным решениям. Это не было бы ребячеством – это привело бы прямо к сути проблемы, потому что не было бы никакого давления или принуждения, навязанных другими интересами, не имеющими связи с предметом обсуждения.
Вернемся к идишу. Когда началось возрождение иврита, идиш стал опасным, т.к. его было легче изучать, и ивритом могли пренебречь. Теперь иврит занимает устойчивые позиции, поэтому мы можем и должны время от времени доставлять себе удовольствие, говоря на идише. В нем много очарования, он богат множеством выражений, именно он привел наш народ из ада в жизнь, сохранив наше здравомыслие.
Персонально для меня идиш – часть тоски по юным годам. Которые не вернутся никогда. Давайте уважительно хранить этот язык как дорогое воспоминание и стремиться не потерять его.