Mälestused-JutustusedВоспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories
Mälestused-Jutustused(Опубликовано в литературном журнале «Таллинн», №10 (91) 1998)
В Екатеринбурге я впервые, хотя когда-то жила на Урале. Самое раннее мое детство прошло в маленькой деревушке под Нытвой, что возле Перми. И вот через много лет встреча с Уралом вернула меня к полузабытому прошлому...
И так это оказалось мило сердцу, так больно и остро отозвалось в душе, что смогла я расстаться с этими картинками из далекого детства, только оставив их на листе бумаги.
Мой отец сидел в лагере под Свердловском, а работал на лесоповале. Ему повезло: в той мирной благополучной жизни в Эстонии он занимался лесоторговым, как нынче говорят, бизнесом. За это и посадили. Но в лагере за знание и умение в лесоповальном деле его сделали прорабом. Пайка у него была чуть больше, а работа полегче. Вот он и выжил. Когда отца освободили летом 1942-го. он оказался в Свердловске без денег, без еды, но с нашим адресом в кармане.
Куда податься бедному еврею в незнакомом городе? Конечно же, искать другого еврея. И такой нашелся - просто шел по улице навстречу. "Ты аид?" - спросил его папа на идиш. - "Е,"- ответил еврей и отвел отца в синагогу, мрачный, барачного типа деревянный дом, в котором собирались евреи помолиться и обсудить последние новости
Евреи собрали отцу немного денег и дали хлеба. Еще продал он им рубашку, которую сумел сохранить за год лагерной жизни. Евреи немного поторговались, но рубашку купили. И отец смог доехать к нам в Кировскую область, где мы жили в ссылке.
Меня разбудили ночью. Мама стояла в ночной рубашке, плакала и говорила: "Не бойся, это папа!"
К маминым слезам я привыкла. В Риге немцы убили ее маму-старушку, двух братьев, племянника и всех теток, дядей, двоюродных братьев и сестер. Вот мама и плакала по ночам, чтобы мы не слышали, но я почему-то эти сдавленные рыдания помню.
Сейчас же она плакала и смеялась одновременно, а я жалась к стенке. Этот черный дядька с впавшими черными глазами, протягивающий ко мне руки, был совершенно незнакомым и казался страшным. Никогда - ни тогда, ни потом не возвращался отец из поездок без сладостей и подарков для нас, детей. Я съела конфету, которую протянул мне "страшный дядька" - мой папа, и крепко заснула.
Мне рассказали в Екатеринбурге, что синагогу давно разрушили. Стояла она возле теперешнего китайского ресторана "Харбин", и вела к ней вниз под насыпь деревянная лестница. Другой синагоги в Екатеринбурге нет, а в "Харбине", говорят, кормят вкусно, но очень дорого.
На Урале я в командировке, и работа моя связана с поездками по здешним городам. Бесконечные березы вдоль дорог, эти нежные, тонкие стволы, утопающие в снегу, эти избы с резными наличниками и палисадниками перед ними переносят меня через полсотни лет в мою деревню Лебезную в одну улицу длиной, с огородом и банькой за нашей избой, где мы с моей подружкой Майкой Соколовой, дочерью председателя, вымылись однажды в холодной воде, за что и попало нам от мам.
Вот крохотные рассказы из той забытой детской жизни.
Лес, ближний с одной стороны деревни, где на полянке мы с мамой ждем отца и собираем крупную, сладкую землянику. Вот-вот появится он на проселочной дороге на своей
Мартышке, серой в яблоках лошади. Он посадит нас на телегу и закричит к моей великой
радости: "Мартышка, грабят!", а она как понесется во весь опор, только держись!
Как-то от этого клича, выбросив нас в снег, прибежала она в деревню и встала у конюшни. А мы - отец, мама, брат восьми лет и я, пятилетняя, плелись километра три по зимней дороге, благо днем, да и мороз был несильный.
Однажды отец зимней ночью возвращался на Мартышке, как всегда, через лес - другой дороги из района в деревню не было. Классическая страшная картина предстала перед ним: множество зеленых огоньков светилось во тьме леса - то приближались волки. Лошадь захрапела... и вот тут-то клич "Мартышка, грабят!" спас человека и коня от неминуемой смерти. Понеслась Мартышка и вывезла отца из жуткой этой ночи.
По другую сторону Лебезной были поля, а лес подальше. В те далекие рощи и луга однажды мы с Майкой и мальчишками отправились в ночное. Помню только возвращение: раннее прохладное утро, восходящее сквозь рассеивающийся туман солнце, мы - две девчушки, сидим на коне, впереди идет большой мальчик и ведет коня в поводу.
Брат Илья ходит с ребятами в школу в соседнюю деревню. А я еще не учусь. Мы с Майкой шьем из тряпок маленьких кукол и поем частушки. Стук в дверь. Мама открывает. На пороге избы мальчик. Он держит, как поднос, портфель брата, а на портфеле его шапка. Мама бледнеет: "Что с Ильей?" - "Илюшка убился!" - невозмутимо отвечает пацан. По-уральски, по-деревенски, "убился" значит ударился, но мама этого не знает. Она выбегает на улицу в чем была. Потом мы с Майкой из окна ее избы - оттуда лучше видно - будем наблюдать, как брат с перевязанной бинтом головой в сопровождении мамы и эскорта ребят прошествует к нам домой. Дрался с ребятами, упал, стукнулся обо что-то, вот и "убился".
Самое вкусное лакомство здесь зимой - это сушеная репа и морковь. Вооружившись деревянной лопатой, я в окружении местных ребятишек вырубаю из снега огромные кубы. "Это торт", - сочиняю я. "А вот эти кубики поменьше - пирожные, а уж какие они вкусные!" - вру я самозабвенно, а сама и не помню совсем вкуса этих городских угощений. Я уже давно такая же деревенская девчонка, и выговор у меня уральский, и частушки я пою лихо, как все девчонки:
У меня милёнка два-а –
В том конце и в этом.
Одного люблю зимо-ой,
А другого летом.
Частушки были только про милёнков:
У меня милёнка два-а
Два и полагается.
У одного волоса-а
Кудрями завиваются.
Все парни на фронте, и заневестившиеся деревенские девушки, а за ними и мы, малышня, отчаянно орем:
У меня милёнка два-а
Табуретка и балда.
Табуретка редко ходит,
А балда-то никогда!..
Весна 1945-го. Пахнет талым снегом. Пробивается новая травка. Вот уже и сок березовый пить можно. И пчелы появились. Ох, как искусали они меня у Майки на огороде, когда мы пили этот райский напиток. А над деревней несется:
Скоро кончится война.
Пойдут ребята ротами.
Я своего милого
Встречу за воротами.
Девятого мая утром соседский мальчишка постучал в окно нашей избы: "Победа! Война кончилась!" - прокричал он и побежал дальше. Я где-то уже не раз читала о Мальчишке, который стучит в окна и кричит: "Война кончилась!" Видно, так и было во всех деревнях России: звонкоголосые и быстроногие мальчишки стучали в избы и оповещали народ о долгожданной ПОБЕДЕ.
Помню, что ни тарелка меда - "на, ешь!", - которую мне налила однажды мама (я время от времени таскала мед из спрятанной от меня баночки - уж очень хотелось сладкого), ни игрушечный домик с настоящей мебелью, заказанный отцом у местного столяра и спрятанный на полатях до моего дня рождения, не вызвали у меня такого чувства счастья, как этот мальчишечий клич 'Победа!".
В тот же день мы покинули Лебезную навсегда. И в течение всей моей жизни я ни разу не побывала ни в Лебезной, ни в Перми, ни вообще на Урале и только очень редко вспоминала об этом далеком крае. Но когда теперь я оказалась здесь в нескольких часах езды от Перми, желание увидеть мою деревню оказалось совершенно нестерпимым.
Теперь я знаю, что действительно уехала я тогда из Лебезной навсегда. И никогда больше не увижу того места, где ребенком впервые осознала себя, окружающих, мир. Мне рассказали, что Лебезной больше нет. ЕЕ ЗАТОПИЛИ...
... И все мои воспоминания: избы, огороды, баньки, леса и поля - глубоко на дне Камского водохранилища.
Это было очень давно. Я жила тогда в маленьком городе на реке Вятке. В нашей школе был один очень талантливый мальчик. Худой, синеглазый, остроносый, насмешливый и необыкновенно обаятельный. Он все делал прекрасно: писал стихи, играл на сцене, рисовал и был главным и единственным создателем школьной сатирической газеты, которая называлась, конечно, "Колючка". Ему было всего 17 лет, но тогда мне, девочке-подростку, он казался таким взрослым и замечательным. Ведь он был Поэт и друг моего старшего брата. О ком бы ни заходил разговор в нашей девчачьей компании, сводился он к нашему герою. И ох каким неравнодушным был этот разговор...
Екатеринбург-Свердловск - город, где прожил свою взрослую короткую жизнь герой и кумир моей юности, моей первой влюбленности. И я вспоминаю и вспоминаю эпизоды, связанные с ним, из того далекого прошлого.
Однажды в школе появился новый номер "Колючки", и в ней - о ужас! - карикатура на меня и стих, который начинался так: "Малкина Ата системой богата..." и заканчивался словами – “...но мы бы не хотели такой системы, где яйца курицу учат..." Это я на уроке английского языка неосторожно громко сказала что-то критическое о системе преподавания новой "англичанки". И вот Поэт получил заказ от педсовета... Я была убита, ведь я - вожатая у октябрят из 2-го класса, и как же мне будет стыдно, когда они увидят эту карикатуру... Мы шли с ним в тот день после репетиции спектакля "Снежная королева", где оба играли. Я всегда была счастлива и горда в его обществе. Но тут я разревелась: "Как ты мог нарисовать эту обидную карикатуру? Мне все равно, что вся школа увидит ее, но мои октябрята..." Газета, на которую ушло столько труда, прожила один день. Поэт сочинял стихи и рисовал карикатуры всю ночь. И утром следующего дня на месте старой газеты висела новая "Колючка".
Сталинские пятидесятые. Мы сосланы в этот город из Эстонии. Это уже вторая ссылка. Первая была тогда, в 1941-м.
И как это старшая пионервожатая Лина решилась назначить меня, дочь ссыльных, не комсомолку, вожатой к октябрятам? Мои одноклассники вступают в комсомол. Но кто осмелится дать мне рекомендацию? Неужели я навечно останусь пионеркой? Эту мысль невозможно перенести...
Вся история с моим приемом в комсомол длилась долго и стоила мне много слез, а родителям - боли и обиды за меня. Но меня приняли, и, единственная из всех детей ссыльных, я стала комсомолкой. Первую рекомендацию мне дал Поэт, вторую - старшая пионервожатая Лина.
Мы играли с ним в сказке Шварца "Снежная королева". В последней сцене "злые силы" Снежная королева и Советник - я и он - должны исчезнуть и в полной тьме вылететь в окно. Впопыхах он зацепился за мое длинное платье, мы трепыхаемся в проеме окна и, наконец, валимся в узкое пространство между декорацией и задником. Мне безумно смешно, как это бывает на сцене, однако смеяться нельзя - зрители услышат. Но, Боже мой, он лежит на спине навзничь и не двигается. "Что это с ним?" Советник беззвучно хохочет и не может остановиться. Тут я даю волю душившему меня смеху, и мы долго, до колик в животе, смеемся, благо, нам, злым героям, пришел конец и не надо выходить на сцену.
А как он читал стихи, свои и чужие! За кулисами в перерыве между репетициями Поэт стоит у рояля и читает стихи Татьяне Борисовне* , любимому нашему режиссеру и педагогу
* Татьяна Борисовна Кашева, автор книги "Земная коротка наша память...", Таллинн, 1993.
Мы стоим в сторонке - стихи ужасно взрослые, не для нас: в них дым папирос... и глаза любимой... Татьяна Борисовна молодеет... Она слушает стихи, как в ее молодости, которая прошла в Таллинне и в Париже в те далекие 1930-е, а мое полудетское сердце екает от укола ревности. Я ревную к героине стихов, и к Татьяне Борисовне, которая удостоена быть посвященной, а я нет...
Последние дни нашей ссылки. Сталин уже умер. Мы свободны и готовимся к отъезду домой в Эстонию. Брат вернулся из санатория, где пролежал в гипсе три года. Теперь в свои девятнадцать лет он учится ходить. А Поэт приехал на каникулы из Свердловска, где он занимается в институте.
Совершенно взрослый мужчина в шляпе заходит к нам, и я ужасно смущаюсь. А он читает свой старый экспромт, посвященный нашим с братом конфликтным отношениям:
Дороже серебра и злата,
Моей коллекции монет
Твое доверие мне, Ата,
И твой улыбчивый привет.
Признайся, что живем мы дружно
И дальше будем так же жить.
Как хорошо, когда мне нужно,
Могу тебя поколотить!
"Ну, вы еще деретесь?" - смеясь спрашивает он. Они долго гуляют, у них свои взрослые мужские разговоры. А однажды я нахожу на подоконнике (мебели в доме уже нет, все упаковано) толстую тетрадь со стихами Поэта - это любовная лирика. И в них повторяется только одно имя - Тоня.
Поэт умер 43-х лет от болезни сердца. Почему, прожив всю жизнь, я мало вспоминала о нем, а сейчас мне так необходимо найти эту могилу? Почему я волнуюсь, когда нахожу в кладбищенской книге запись от 5 сентября 1977 года: его фамилию, имя, букву и цифру - номер квадрата на кладбище, где находится могила? Я. долго хожу вдоль могил, внимательно читая надписи на памятниках. Не все идет подряд по датам. Иногда вклинивается могила совсем не близкая по времени. Может, его могила совсем не здесь?.. Квадрат огромный, и нет ему конца. Но я упорно, бесконечно долго хожу вдоль имен, лет, месяцев и дней. II вот уже август 1977-го и... ВНЕЗАПНО - ВОТ ОНА...
...Серый мрамор: как хорошо, что нет портрета. На нижнем выступающем прямоугольнике строчка: "Все в жизни куплено ценой сгорающих сердец", на верхнем, главном:
ПОЭТ
МАРЬЕВ
БОРИС МИХАЙЛОВИЧ
1934-1977
И рядом деревце рябины с гроздями красных ягод...
Екатеринбург