Mälestused-Jutustused
Воспоминания/Рассказы
Memoirs/Stories

Илья Сунделевич

Доктор Кольман, арестант Батарейной тюрьмы

Во времена так называемой «Большой алии» конца восьмидесятых – начала девяностых годов, бытовала в Израиле незамысловатая шутка. Если с трапа самолета сходит человек, в руках которого нет скрипичного футляра, то он или пианист, или инженер-механик.

Мне в этом смысле повезло трижды. Во-первых, я не был инженером-механиком. Это было весьма далеко как от моих личных интересов, так и природных способностей. Во-вторых, нелюбовь к советской власти вымела мою семью из Таллинна еще в семидесятые годы. А, в-третьих, я окончил таллиннский политехнический институт по специальности «Планирование и управление промышленности», где руководителем кафедры был молодой доктор наук Ральф Юксвярав, член комиссии ВАКа по управлению, то есть высшей аттестационной комиссии, утверждавшей степени кандидатов и докторов наук. По счастью, он был настоящим специалистом, а не только придворным ученым. Часть предметов мы учили по составленным им рефератам. Да и еще несколько преподавателей, в том числе и не менее известный Мадис Хабакукк, учили нас тому, чему надо. Все это позволило мне оказаться вполне подготовленным для работы в Израиле. Переучиваться, как инженеру-механику, уже не пришлось. Но доучиваться было необходимо.

Моим первым рабочим местом оказался отдел организации управления Министерства здравоохранения Израиля. А первым проектом - оптимизация процессов приема и выписки больных во всех государственных больницах страны. Вот таким образом я оказался в известной клинике Асаф ха-Рофе, которая в те времена обслуживала район от Реховота до Ашдода. Началом изучения состояния дел всегда являлось интервью с руководителем соответствующего отдела больницы. В Асаф ха-Рофе им оказался доктор Георг Кольман, высокий импозантный европеец, говоривший на иврите с тяжелым немецким акцентом. Дела в его отделении были организованы вовсе не по-восточному.

Я же пребывал в состоянии «Оле хадаш», то есть – новый иммигрант. Это, когда за израильскую версту, либо римскую стадию видно, что человек в стране новый. Да и по языку нетрудно было догадаться.

Доктор Кольман был человеком весьма замкнутым, я бы сказал, строгим. Никакого душевного разговора с ним не получалось. Несколько дней я пытал его на тогда еще не совсем нормативном иврите и записывал, как мог. На трех языках одновременно. Как-то раз, когда доктор Кольман вышел за рамки своей должностной инструкции, он задал мне один единственный неформальный вопрос. Поинтересовался, из какой страны я приехал. Дело в том, что в моем иврите с самого начала не слышался русский акцент. Поэтому такой вопрос мне задавали довольно часто.

Когда я сказал доктору Кольману, что я из Эстонии, употребив, как сейчас помню, форму «von Estland, von Tallinn», он как-то странно взглянул на меня и сказал: «Да, я знаю это место. Я там был во время войны». Тут уж удивился я. Еврей в Таллинне, во время войны, и живой? «Да, добавил он, я сидел одно время в Батарейной тюрьме». Мы стояли на больничном дворе под пыльной пальмой. Пальмы же для меня были постоянным напоминанием об иной реальности. Они не давали забыть о том, что, внешние проявления привычной жизни являлись не более чем проекцией прошлого опыта. Пальмы приводили сознание в порядок. Жизнь на Востоке, особенно в те времена, значительно отличалась от балтийского уклада.

Больница Асаф ха-Рофе была построена во времена британского мандата. Это был военно-медицинский городок, где находились госпиталь и военная база. Называлось это хозяйство под стать своему внешнему виду - Црифин. Что в вольном переводе означает барачный городок. Больница размещалась в небольших бараках из асбеста, вход в которые находился прямо на уровне земли. Это никак не походило на таллиннские больницы, не говоря уже о Европе. В таком же маленьком асбестовом бараке находился офис доктора Кольмана и его заместителя, который тоже говорил на иврите с ярко выраженным немецким акцентом.

Я попытался расспросить Кольмана о том, что с ним происходило в Батарейной тюрьме, но он сказал, что не любит вспоминать прошлое. На его левой руке синела татуировка концентрационного лагеря, которая говорила сама за себя.

Эта история получила свое неожиданное продолжение примерно через десять лет. Я занимался исследованиями родословной своей семьи, и мне понадобились некоторые уточнения, которые находились в книге Эвальда Мартинсона «Слуги свастики». Основная ценность этой книги состоит в том, что в ней были воспроизведены фрагменты списков арестованных и уничтоженных эстонских евреев, среди которых находились и мои ближайшие родственники.

Перелистывая книгу, я нашел главу, в которой говорилось о судьбе восьми австрийских евреев, привезенных в Таллинн. В феврале 1938 года, не встречая сопротивления, войска гитлеровской Германии пересекли границу с Австрией. Состоялся так называемый «аншлюс». Части евреев удалось покинуть страну. Среди них была группа молодых людей, семь человек, которые решили попытать счастья в Финляндии. Как известно, Финляндия практически не знала антисемитизма. Но в 1942 году Финляндия подписала союзнический договор с Германией. Правда, финнам удалось добиться одной важнейшей уступки. Германия согласилась с тем, что евреи, обладающие финским гражданством, не будут выданы нацистам.

Австрийские евреи не попадали под действие этого договора. В ноябре 1942 года они были арестованы и помещены в таллиннскую Батарейную тюрьму. В книге Мартинсона приведен список имен этих людей. Среди них Георг Кольман, 1912 года рождения, его жена Янка и их полугодовалый сын Франс-Олоф, который родился уже в Финляндии. В таллиннской тюрьме младенца убили отравленной конфетой. Супруги Кольман также были обречены на уничтожение. Приговор об их экзекуции был подписан 10 ноября 1942 года. В контрольном списке проверки тюремной регистратуры рядом с их именами указана дата решения, за которой следует примечание. «Приостановлено по решению SD». SD – это «зихерхейтсдинст», служба безопасности, орган разведки, контрразведки и политического сыска как на территории Германии, так и на оккупированных территориях. Что послужило причиной этого решения, сейчас неизвестно. Но австрийские евреи были вывезены в один из концентрационных лагерей. Георгу Кольману удалось не только выжить, но и добраться до Палестины. Его молодая жена и ребенок погибли.

Когда я обнаружил имя Кольмана в списке, то естественно вспомнил наш тогдашний разговор. Я позвонил в больницу, чтобы рассказать об этом ему самому. На звонок в его кабинете, который к тому времени уже переехал из асбестового барака в нормальное помещение, ответил его заместитель. Кольман оказался тяжело болен. Он еще числился на работе, но его дни были уже сочтены. Я рассказал заместителю эту историю, и он попросил меня не бередить старые раны. Тяжелые воспоминания не смогли бы улучшить состояние доктора Кольмана. Через несколько месяцев его не стало. Так он никогда и не увидел даты своего смертного приговора, который не был приведен в исполнение.

Здесь можно прочесть подробности об этой истории и интервью с Кольманом